Есть у каждого из нас необъяснимые, неуловимо интуитивные пристрастия – в обыденности, в людях, в искусстве. Одно из таких моих пристрастий – произведения Ивана Бунина.
Как и всякий писатель, Бунин многогранен. Блистательной особенностью его творчества без колебаний назову мастерство литературного портрета…. Сегодня мы не можем похвастаться вниманием к людям. Мы не замечаем огорченного взгляда, внезапной бледности, сцепленных рук, напряженности позы… Мы почти разучились смотреть друг другу в глаза. Мастера прошлого это умели.
Между нами витая свеча – золотой лоскуток огонька.
Я приехал к тебе сгоряча – и ещё виртуален слегка.
Двух дыханий смятенное ах, заполошно колеблется свет
и дрожит на неловких губах непривычный без клавиш “привет”.
У тебя оглушительно мил незаметный с экрана пушок
а я думал –до этого жи́л, непутёвый скиталец меж строк!
Монитор – никчемушный заслон, вот он я – у тебя на виду,
отворён, в пух и прах обнажён, до тебя до реальной иду.
Ты глядишь, завиток теребя – и плывёт из-под ног ламинат,
я хватаюсь – вернуться в себя – за похожий на клумбу салат.
Что там – курица, сыр, ананас ? И перчинки уместны вполне!
Бью крылом, будто юный Пегас, а в бокалах звенит Шардоне.
Губы, пульсы, дурманный огонь, в полумраке колдует амбьент –
потанцуем? На спину ладонь – обоюдный чарующий плен.
Ты черёмухой пахнешь, дышу и щекой – в белокурую прядь.
Светло-белый пожизненный шум, знаю, будет отныне держать.
Отложу карандаш, закурю. Рисовал, а хочу во плоти…
У окна подмигну фонарю: днём с огнём где такую найти?
Отсветы в стиле Моне –
пятна и полутона,
всполохи молний у скул –
слышу внутри ли, извне,
свыше ли, в темени недр –
гул…
Дышит мечтой макрокосм –
тернии, завтрашний свет.
В ответ
искры в сплетении кос
и силуэт –
смутно жемчужный туман –
кру́жит, ещё бесприютен.
Он дан – мне –
струне,
настроенной где-то не здесь.
Вином под корой
бродит смесь –
правь и геном.
Фатально-случайно
на круче, в орбитах ветров,
на стыке времён
излучаю:
“Любовь –
урок дыханья в унисон”.
На дальнем плане - роща - чуть размыто,
скользящий фокус - серый автобан.
На этот фон из мысленного сита -
прощанье взглядом, горечь (крупный план).
Читать далее
Меж мирами тонкая завеса
поплыла, волшебно превратив
сцену в домик на опушке леса.
Я с бокалом якобы абсента
поднял взгляд тяжёлый (зал затих),
руку вскинул! сник... (аплодисменты).
Фонограмма: ветер, крики птиц.
Вышел к рампе, где лампады лиц
теплились и сумрак согревали,
выпил, как судьбу, бокал до дна,
грохнул оземь! (в зале тишина).
Пистолет – к виску (вдохнули в зале!)
Пауза, надолго (дамы в шоке) –
сотни взглядов прожигают щёки
(грим потёк, гримёр – кретин, пардон)!
Жирный штрих опущенного дула,
и моё финально полыхнуло:
"Бу́дем жить!"
(Овация. Поклон).
В печаль прохладного индиго
вмешать легонько жаркий алый,
перемешать цвета до мига
освобожденья от реала,
любуясь, как прекрасно ново
глазам является лиловый. Читать далее
Театром грезят третий день Афины
И как крате́р самосского вина,
Наполнен театрóн смешеньем дивным
Мечты и лицедейства дотемна.
Позолочена, исцелована от и до
солнцем зрелым –
растекается сладким пульсом медовый ток,
правит телом…
Сумрак… вкрадчиво окутало
зелены́м-зелёным,
где ручей звенит минутами
колдовским каноном,
где берёзы под оковами
изумрудной дрёмы,
а тревоги забинтованы
тишиной-истомой…
Сон ли что ли? Незабудки,
в поле боли летят утки,
следом замять, стынь в июле...
верно, память о бабуле.
Читать далее
Молчаливый милый мим
так застенчив, помню, был.
Прятал пыл в умелый грим,
по канону – из белил.
А на сцене этот взор
только мне сиял и звал!
Вот ведь, думала, актёр,
выше всяческих похвал.
Разгадать бы эту бровь –
болевой излом черты!
Нечитаемость без слов –
разновидность слепоты.
Милый мим играл на бис,
принял мой дежурный “чмок”.
Лишь печально, скобкой вниз,
губ кривился уголок.