Молочно-розовый туман мерцал над волнами,
и жидким золотом текла вода излучины.
Мы были юными и, нам казалось – вольными,
но сладко пели заржавелые уключины,
что мы друг другом невозвратно заполучены.

Как часто хочется вернуться
Туда, где было хорошо,
К былому счастью прикоснуться
Своей скучающей душой!

Но проку от такого жеста
Там, где разрушены мосты?
Иль видишь ты иное место,
Иль место то, но ты – не ты.

Я всё ещё помню тебя. Странно? Может быть. Но это есть, с этим уже и не пытаюсь бороться. Я хочу сказать… Не знаю зачем… Потому что не могу молчать, стоя лицом к ледяной стене, которая между нами.

Читать далее →

Мы выступали последним номером. Зрительный зал, наискосок пронизанный солнцем, был полон запахом сирени и весенней радостью. Как, наверно, тогда…

Зрители первых рядов утомлённо сияли, позванивали орденами и медалями и ярко алели подаренными гвоздиками. На задних рядах – белоснежно-капроновый разлив бантов школоты, похожий на цветущий вишенник.

В школе шёл концерт для ветеранов войны.

Читать далее →

Облетали минуты с черёмух
в бело-розовом отчем саду,
где струилась лиловая дрёма,
как дурманный настой на меду.

Всё семейство – и русы, и седы –
повече́рять сошлось у костра.
Расцветила неспешность беседы,
воробьино звеня, детвора.

О покосе, о саженцах вишни,
и про купно построенный дом,
о порядках житейских и вышних
говорили – о том и о сём.

У родни четырёх поколений
так похоже синели глаза.
И плыла полусфера вселенной
над лесами и весями за…

Убаюкивал говор отцовский,
вял костёр – облетающий мак…

(Только – не было этого вовсе.
Никогда не случилось. Никак.
Запустение пахнет как ладан
над забытым гнездом родовым.
Над бесцельным цветением сада –
сизым облаком траурный дым.
Поразвеяло род синеглазый
лепестками с весенних ветвей)…

…Этот сон видел прадед под Вязьмой
до смертельной атакой своей.

***

На старом фото прадед, мой ровесник,
в рисунке губ – как будто, отблеск песни,
глаза глядят на мир светло и прямо,
сомнений в силе истины – ни грамма,
отвага в повороте головы…

А я стою с похожими чертами,
ищу каналы связи между нами.
Научишь, прадед, в муторном сегодня
тому, как можно думать всенародно,
безгрешно? Как тогда умели вы.

***

Забросил землю век в дурманный сон,
Забвением-быльём опутал крепко.
Несут ветра полей сиротский стон,
Да запах мёда с одичавших веток…

Всё чудится – под пустошью, томясь,
Побеги от артерий черноземья
Нащупывают прерванную связь
В неистребимой жажде возрожденья.

Ужель не нам от века суждено
Внести раденье в этот цикл солярный –
посеять в залежь новое зерно?

Но что́ посеять? Выросши, оно
Вознаградит ли очищеньем кармы?
Вплетёт ли в цепь надёжное звено?

Когда бы чудом встал из тлена
солдат времён Бородина,
и битва та за сценой сцена
была бы им возрождена,
он смог бы с правом очевидца
наук о прошлом небылицы,
те, что сейчас у нас в чести,
их опровергнув, расплести.
Явился бы монах – иначе
мгновенья те же описал,
своё бы выдал генерал,
добавив грозный рык в придачу…
А мы всё истины хотим,
когда в историю глядим…

Май тогда наступил нежаркий, с ласковым солнцем и короткими ночными дождиками.

Окно спальни, распахнутое в сад, являло восхитительную картину цветущих яблонь и черёмухи.

Читать далее →

Навытяжку в шкафу лампасы алы,
неугасимо золото погон.
В последний путь уходят генералы –
высокой пробы стойкость и заслон.

С трудом шагая в гору в новом веке,
нажитый груз не скидывая с плеч,
они умели так по-человечьи
вести вперёд, осилить и беречь.

Колышат флаг аккорды лакримозо
залётный тянет по полу сквозняк,
дрожит в стаканах завтрашней угрозой
разлитый на помин души коньяк.

Мы стояли в центре линейки на школьном дворе. Я смотрела на асфальт, пёстрый от лепестков пионов, и он туманился от слёз. Я теребила малиновую ленту выпускницы, слушала последние аккорды музыки, я вбирала в себя краски, звуки, ощущения этой неожиданно до боли грустной минуты. Хотела запомнить всё это и унести с собой, туда, где я буду одна, без вечного нашего МЫ. Без учителей, без толпы в школьном коридоре, без до последнего жеста и слова предсказуемых одноклассников, без школьной сумки, исписанной сейчас прощальными излияниями девчонок и парней…

Читать далее →

Крыльями алого стяга
деды украсили май.
Хмурилась глыба Рейхстага,
рос меж камней иван-чай.

Чай в покорёженной кружке
тёплым покоем пьянил,
солью на мирной горбушке –
крохи немеренных сил.

Солнечный зайчик от пряжки
прыгал по буквам “дошли!”.
Память горчила из фляжки,
вторили ей журавли,

синь прошивая пунктиром –
ждал отвоёванный дом.
Ландыш сигналил о мире
мягким зелёным мечом.

Просыпались точки возврата
в ладони белёсого дня
и смотрят чудно-диковато
на нынешнюю на меня.

Одна – до сих пор болевая,
лечить да лечить бы ещё.
Другая горит, не сгорая,
пристыженным пурпуром щёк.

А третья – от знака вопроса,
там так и не найден ответ,
и горький дымок папиросы
не тая, висит много лет.

Дорога суха и горбата
в колдобинах вечных дилемм.
Что смотрите, точки возврата?
А вы и не точки совсем…

Оглянусь назад… За моим плечом – отец и мама. Они подарили мне жизнь и отдавали, отдают и отдадут ещё всё своё лучшее, ценное, нужное. Чтобы я могла двигаться дальше, взлететь, может быть, вспыхнуть яркой звездой, сделать этот мир лучше.
Всматриваюсь: за их спинами – мои деды и бабушки, их жизни, полные труда и любви, и заботы.

Читать далее →

В укромной папке – фото той весны.
Твоё лицо – нездешняя печаль,
портал в миры, до атома – мои,
до капли – наши.
Мы милы, хмельны,
и будто подвенечная вуаль –
жемчужно-золотистые слои
распахнутой над нами вышины.

Твои-мои миры пусты теперь:
моё ничто затеряно в толпе,
твой сумрак стынет на семи ветрах.
Лишь это фото – призрачная дверь
на старой, позабывшей нас тропе.
Мы без неё скитаемся впотьмах,
где по колено – прах, по горлу – страх.

Миры, до грана наши, где-то есть!
Там наши песни, ве́лики, балкон,
и мятный луг, и общие коты,
и разрешают вместе умереть
на высшей ноте песни в унисон,
чтобы остались дети и цветы
такой же беззаветной чистоты.

А тут… мытарит, мает и сбоит.
Мы отклонились от своих орбит.

Я лила родниковую воду,
напевала беспечно про осень
и не знала, не ведала броду
в золотом своём простоволосье,
в сарафанности синего ситца,
будоражности пульсов и бесов –
несмышлёная жаркая птица
на опушке недетского леса.

Лишь вода закипала предвестьем –
я смородину-мяту бросала,
земляничный румянец невесты
колыхал тихий омут бокала.

Мёд янтарно струился из ложки
на плавучую дольку лимона,
смаковала преснушку по крошке
на крыльце над романом Голонов.

Замерев, ожидала десерта,
и дыханье смятенное молкло:
он пройдёт, полосуя по сердцу
серым взглядом под встрёпанной чёлкой.

На кусочки рассыпалось прошлое,
на осколочки и лоскутки.
Я коленями – в адово крошево,
в неизбывном дурмане тоски.

Не сложить, не увидеть прежнее
в мешанине солёной смальты.
Ускоряется центробежное
и осколками ранит пальцы.

Читать далее →