О чём рассказала музыка

Казалось, нет конца смятенному бегу в беспросветном круге отчаяния и ужаса. Казалось, лампада внутри трепетала последним светом, и от этого внешний мир восхитительных впечатлений и родных душ потерял теплоту, краски и аромат… Снова, как когда-то казалось, что тяжкий каток неизбежности и рока накатывается неумолимо: не спастись… Да и нет смысла спасаться, нет смысла, так как сил жить с этим дальше оставалось совсем чуть-чуть… на одно мерцание огонька…

Читать далее →

Ирида, ты? Так вот, откуда
лиловой стынью опалён
мой сон. Цвета твоих пламён
отрадны мне, уж очень худо.
Смотрю незряче у черты,
в которой жизнь и смерть свиты.

Ирида, это ты мостила
пути Её босым шагам?
Ну как Она – спокойна там?
Вдали́ от адова горнила?
Ушла ли боли маета
и горечь складочки у рта?
Скажи… она меня простила?

Прощать умела – льды-печали
в глазах сквозили бирюзой,
чуть-чуть солёной и незлой –
лучились и не обжигали.
Глядишь – обиды нет, прошла,
она по-прежнему светла
и помнит старое едва ли.

Вокруг неё бывало ало,
лазурно, зе́лено, желто́ –
был цветом звук, цвета звучали
для нас, настроенных на то.
Теперь её природный май –
во мне. Увидишь, передай:
её побегов тут немало.

Ирида, пусть… Ушла. Оставив
осколки дивного моста.
Они, земному не чета,
спешат росой истаять в яви…
Жду радуг, стану духом выше –
скажу, что не успела. Слышат
нас там, на зыбкой переправе.

Волочится минута пешком,
за минутой час –
будто ком,
по течению общих трасс и фраз серобетонных –
а я – птица,
испоконно летуча.
Сверху туча –
пытливая линза перед глазом Кого-то,
а внизу – пазлы пламени, пепла и пота –
единицы, нули, нули
на предметном стекле земли…
Предрассветно слепому по-птичьи кричится:
окрыли!

В укромной папке – фото той весны.
Твоё лицо – нездешняя печаль,
портал в миры, до атома – мои,
до капли – наши.
Мы милы, хмельны,
и будто подвенечная вуаль –
жемчужно-золотистые слои
распахнутой над нами вышины.

Твои-мои миры пусты теперь:
моё ничто затеряно в толпе,
твой сумрак стынет на семи ветрах.
Лишь это фото – призрачная дверь
на старой, позабывшей нас тропе.
Мы без неё скитаемся впотьмах,
где по колено – прах, по горлу – страх.

Миры, до грана наши, где-то есть!
Там наши песни, ве́лики, балкон,
и мятный луг, и общие коты,
и разрешают вместе умереть
на высшей ноте песни в унисон,
чтобы остались дети и цветы
такой же беззаветной чистоты.

А тут… мытарит, мает и сбоит.
Мы отклонились от своих орбит.

Я устрою вечеринку стрекозы,
потому что… а не знаю почему,
интуиция колдует по всему,
игнорируя причины и азы.

Никого не позову – окно и свет,
незнакомые, наверно, налетят
на ситар и таблу, блюда наугад,
на компанию, а может тет-а-тет.

От лилово-слюдяного ветерок,
мимолётное нечаянное ах
и улыбка на неведомых губах
в лунном свете пары звончатых серёг.

В колее и келье слышится: впусти…
По рутинному – оттенок бирюзы,
по насиженному – промельк стрекозы,
и трепещет небывалое в горсти.

Я лила родниковую воду,
напевала беспечно про осень
и не знала, не ведала броду
в золотом своём простоволосье,
в сарафанности синего ситца,
будоражности пульсов и бесов –
несмышлёная жаркая птица
на опушке недетского леса.

Лишь вода закипала предвестьем –
я смородину-мяту бросала,
земляничный румянец невесты
колыхал тихий омут бокала.

Мёд янтарно струился из ложки
на плавучую дольку лимона,
смаковала преснушку по крошке
на крыльце над романом Голонов.

Замерев, ожидала десерта,
и дыханье смятенное молкло:
он пройдёт, полосуя по сердцу
серым взглядом под встрёпанной чёлкой.

На кусочки рассыпалось прошлое,
на осколочки и лоскутки.
Я коленями – в адово крошево,
в неизбывном дурмане тоски.

Не сложить, не увидеть прежнее
в мешанине солёной смальты.
Ускоряется центробежное
и осколками ранит пальцы.

Читать далее →

То ли осень навеяла этот по дорогам растерянный флёр,
то ли пряди кофейного цвета из толпы растревожили взор –
или ветры мои расшалились, разметали рутинный покой
под покровами суетной пыли – и плеснули в меня чистотой.

Остро свежее, тонкой настройки прикоснулось к неслышной струне
и со старой посыпалось полки на разумную голову мне.
Отголоски дебютного взлёта заиграли помятым крылом:
ведь могла же на всех оборотах – нараспашку, до дна, босиком!

Я бездумно бросалась в пропасть,
Наступала на грабли вновь.
По опасным гуляла тропам,
И колени сбивала в кровь.
 
Я жила вопреки и слепо,
Замки строила на песке,
Безрассудно была нелепой,
Беспробудно была в тоске.
 
Синяков давно не считала
От ударов несбыточных снов.
На руках, как дитя, качала
Загипсованную любовь.
 
Миражам доверяла с рвением..
Из иллюзий построила мир.
Отвечала на боль терпением,
Если он по больному бил.
 
Неразумно, неправильно, глупо...
Может быть... И увы. Ну и что?
Шишки можно назвать наукой,
А невзгоды назвать – шапито.
 
И любить – вопреки, и верить:
Есть развязка у бед и пут,
И откроются нужные двери.
Синяки? Синяки пройдут.

Улыбаюсь, вспоминаю…
Понимаю: я другая.
Всё иное: новый свет.
И кому-то места нет.

Читать далее →

Был взгляд. Один. Чего же боле?
И мир взорвался! То ли,
обретая сам себя, свернулся
по-кошачьи – совершенно-томно.

Читать далее →

Вам больно жить? Как жжет Любовь,
и режет Ревность – нож по нервам,
и душу рвет реальность снов,
неумолимость жизни-зебры!

Читать далее →

“Не смешивай любовь с жаждой завладеть,
которая приносит столько мучений.
Вопреки общепринятому мнению,
любовь не причиняет мук.
Мучает инстинкт собственности,
а он противоположен любви”
Антуан де Сент-Экзюпери, “Цитадель”

Горит начищенная медь
Любовной страсти од и гимнов.
Любовь – не жажда завладеть,
И не сраженье за взаимность.

Читать далее →

Бокал полусухого,
Вокруг нежданно ново,
Ambient и полутени,
Герберы на колени.

Анданте саксофона
Опасность рубикона
У танца в унисоне,
И по спине – ладони.

Кусочек шоколада,
И тихий омут взгляда,
И наважденье зова.
Бокал полусухого…