Рассыпалось прошлое в колкое крошево,
горестный тлен.
Не жалея колен, я – в осколки:
вернуть бы, спасти!
Все пути Галатеи
от воли творца – стежки за иголкой,
сердца
вне его рассыпаются в прах,
отпечаток тоски на губах…

Вопреки этой тьме без просвета
придумала вето
стараниям сделать разбитое наше – целым.
Отрезвела.
Раз билось, накрыл дурман –
знать, оно изначально имело изъян.

Не хочу мытариться по миру,
Говоря, что смысла жизни нет.
Я хочу, настраивая лиру,
Не таить в себе душевный свет.

Не хочу бессрочного изгнанья
В собственное эго на замке.
Я хочу гармонии звучанья
И тепла, что от руки к руке.

Знаю, так заложено от века:
Чтобы получился в жизни толк,
Свет от человека к человеку
Поважней, чем в нас живущий волк.

Не хочу ползти к земле поближе
В миг, когда поддержки кто-то ждет.
На лучи добра нас свыше нижут,
Чтобы мы отправились в полёт.

Я на светлой стороне.
Как дышу, слагаю строки,
Проживаю те уроки,
Что даются свыше мне.

Все, запавшее извне,
Пропускаю через душу.
Создавая, не разрушу.
Я – на светлой стороне.

Разум с верой заодно.
Мысли чередой отправлю,
Свет от Яви и до Прави 
В них, как главное звено.

Разум заодно с былым.
Родниками – речь родная.
Приоткрылась кладовая
Да со смыслом вековым.

Разум с кровью заодно –
Генов родовая память
Льётся в жизненное пламя,
Как багряное вино.

Я с душой наедине.
Я – она и есть, точнее.
Между терний путь виднее:
Я на светлой стороне.

Взгляды стылые чую кожей я —
Непохожая, непохожая.

Непривычная, не по ветру нос,
Не подстроилась — не допетрилось.

На досужий суд ваш — невнятна я,
Раздражающе непонятная.

Угождать бы вам, быть хитрей чуть-чуть.
Не виляется. Быть собой хочу.

А недобрых слов сброшу пятна я.
Бесит слабого — непонятное.

Относясь с любовью к миру, лучше делаешь его,
Запускаешь этим силу вдохновенья своего.

И летят в пространство строки, и посажены цветы,
И исполнены уроки сотворенья красоты.

Нарисовано и спето, взращено, испечено —
С вдохновением поэта в мир запущено оно.

От добра в большом и малом — мыслей, действий и речей —
Мир сияет ясно-алым без потребности в мече.

Если в людях первым делом видеть лучшие черты —
Отыскать сначала белый, а не кляксы черноты,

И в душе поверить свету, как бы тёмной не была —
Станет новым шансом это на меже добра и зла.

Чутко, бережно, не сразу душ лучи соединить,
Соберёт людские пазлы золотая эта нить.

Если солнце – зреет семя, в небо взмоет веток новь.
Для меня настало время на добро и на любовь.

Это видимо мой
предел:
если свист ядовитых
стрел,
не свернуть, не уметь
смолчать —
будто в паспорт души –
печать,
и таранит копьё
назло
осторожности –
тьмы крыло.

Версии свистят в голове,
неустанны поиски виз.
Есть места, где нет входа в,
есть места без выхода из –

точки без высот и широт,
остаётся только принять
данную тебе эту вот
под ногами малую пядь.

Мчалась трассой и – на обочине,
ошарашена, скособочена,
до поры какой-то отсрочена,
мимо общий поток бурлит.

На обочине в неподвижности –
куст цикория, два булыжника,
фантик пыльный, обложка книжная –
мир без цели и без орбит.

(…)

Я в полет – ветер рвет оперение,
Я светить – приползает затмение,
Я мечтать – мне ушатами скепсиса,
Я улыбку – мне зависти герпеса.

(…)

На зелёном бархате сосны –
реденькое золото берёзы.
В рюмке на поверхности Апсны –
кольца от аккордов Берлиоза.

Стынет не наросшая броня,
тянет пореветь и обниматься.
То живого хочется огня,
то лыжню до снежного румянца.

Отрешённо взглядом утонуть
в гармоничной путанице веток,
уловив то самое чуть-чуть,
что доступно детям и поэтам.

Я устрою вечеринку стрекозы,
потому что… а не знаю почему,
интуиция колдует по всему,
игнорируя причины и азы.

Никого не позову — окно и свет,
незнакомые, наверно, налетят
на ситар и таблу, блюда наугад,
на компанию, а может тет-а-тет.

От лилово-слюдяного ветерок,
мимолётное нечаянное ах
и улыбка на неведомых губах
в лунном свете пары звончатых серёг.

В колее и келье слышится: впусти…
По рутинному — оттенок бирюзы,
по насиженному — промельк стрекозы,
и трепещет небывалое в горсти.

Я лила родниковую воду,
напевала беспечно про осень
и не знала, не ведала броду
в золотом своём простоволосье,
в сарафанности синего ситца,
будоражности пульсов и бесов –
несмышлёная жаркая птица
на опушке недетского леса.

Лишь вода закипала предвестьем –
я смородину-мяту бросала,
земляничный румянец невесты
колыхал тихий омут бокала.

Мёд янтарно струился из ложки
на плавучую дольку лимона,
смаковала преснушку по крошке
на крыльце над романом Голонов.

Замерев, ожидала десерта,
и дыханье смятенное молкло:
он пройдёт, полосуя по сердцу
серым взглядом под встрёпанной чёлкой.

Разве ж это свобода?
Нас ведут на убой
всех времён и народов
Никита Зонов

ходит кроткое стадо
отдавая гнильцой
скакану́ за ограду
я паршивой овцой

им оттуда укажут
что паршивая я
я иду по пейзажу
жезнерадостная

Целуя вскользь белёсый лёд,
металл поёт.
За перезвонами конька –
крыло-рука,

одним расплывчатым мазком
там, за бортом –
статичный мир, а я лечу
сродни лучу,

покоем вяжущую сеть
преодолеть,
идти на старт, вершить обряд –
подняться над…

(…)

На пути к себе, я как в колее:
Ничего важней, остальное – дым.
В личной скорлупе – инобытие,
Свечи алтарей, ритмы лет и зим.

(…)