Тик да так.
Шаг да шаг, тяжелей рюкзак.
Но в апреле звенит ивняк –
так и тянет уплыть, истая –
воспарить лепестками мая,
меж черёмух шнырять шмелём,
гладить липы медовым бликом,
разрумянить июнь клубникой,
пить минуты горячим ртом –
самый смак.
 
Тик да так.
Кап да кап по берёзе сок
или это в часах песок –
вон, натикало полбархана.
Знамо дело, не только манна.
Не удержишь его в горсти,
уступая себя трясине...
Но лечу от земли до сини –
из потребы расти, расти
по пути.

Мы с тобой заблудились в июне,
не подходят ключи от весны.
Ехать прямо — стена пелены,
а остаться — засесть в накануне.

Накануне по вкусу чудное —
кисло-сладкое, горечь ли, соль?
Поперёк, параллельно ли, вдоль
надо плыть в этом смутном настое?

Не понять — изнутри или сверху
жарко-острое это «вот-вот»…
Но ведь есть тут какой-нибудь брод!
И ведь кто-то мы есть на поверку.

Человек не особенно сведущ
во вчера.
Что творилось в прошедшую среду,
подзабыл.
Повседневность отца или деда,
то игра
с отголосками камня, и следа,
и чернил.

Глубока старина без предела,
дна-то нет.
Утекло, отгорело, истлело –
можешь, чти.
Мы в крови носим, что уцелело –
тень и свет.
Алой ниточкой истина зрела,
как найти?

О минувшем преданий немало –
небылиц?
Но не зря вековые орала
рыли твердь.
Ищем толк на своих перевалах
с тех крупиц,
чтоб во лжи от азов до финала
не истлеть.

На двадцать второй подписаны,
четырежды взмоет занавес.
Вся труппа – и праведник зван,
и бес – у времени за кулисами.

Застыть и пылать, и смолчать,
и спеть в предложенных декорациях –
от холода до овации,
из полымя – в пламя, то сеть – то плеть.

То плен, то полёт в неведомом
купите ли, сотворите ли –
актёры, и мы же зрители,
с провалами и победами,

с молитвой «и ныне, присно и…»
трясинами и стремнинами
за знаками лебедиными…
На 22-ой подписаны.

Богатство лет давно приняв как данность,
Она пошутит: «Антиквариат!»
Мол, я борозд не портила зазря,
И есть ещё в пороховницах пряность.
По выходным запотчует внучат,
таблетку принимая втихаря,
и в зеркале со вздохом встретит взгляд
до лунности седого декабря.

Был взгляд. Один. Чего же боле?
И мир взорвался! То ли,
обретая сам себя, свернулся
по-кошачьи — совершенно-томно.

(…)

Театром грезят третий день Афины
И как крате́р самосского вина,
Наполнен театрóн смешеньем дивным
Мечты и лицедейства дотемна.

(…)

На заре новый день толкает меня мягкими лапками через заросший снами плед.
Ощущаю толчки пружиной отогретого тела и отзываюсь на полный вздох
И неспешно с кофейной чашкой разделяю раздумия, стаккато лестничных шагов,
Зажигаю сигналы гаммой розовато-лилового – на плечи, ногти и лицо.

(…)

Тридесятое царство за мной по пятам,
после жизни как раз в аккурат,
мне под стать — и не рай, и не ад,
мир черёмух, лучей и сонат –
то ли дом, то ли класс, то ли храм.

(…)

Будущее будет.
Прошлое прошло.
Лишь сегодня люди,
И от них светло.

В солнечных сплетеньях
импульсами — новь,
пляски светотени,
и любовь, любовь.

(…)

Уходила в больное Вчера,
в незабытый ивняк.
Потеряла часа полтора,
не заметила, как.

Я тревогой карабкалась ввысь
в послезавтрашний Вдруг,
а минуты неслись и неслись,
взяв меня на испуг.

(…)

Было – значит прошло, значит, и нет его.
Больно ли, хорошо – выросло там быльё.
Так уже не споёшь вдребезги спетого.
В мусор брошено то всё в кружевах бельё.

Легкой грусти пыльца стёрта, развеяна.
Контур нов у лица, вновь вокруг зелено.
В небе – крошево звёзд и луна брошена.
Прелесть прошлого в том, что оно – прошлое.

И дольше века длится день
Б.Пастернак

Брусвяным закатом укрыло Ильмень,
вздыхала волна, сединой убелённа,
натруженной бронзой лучился ячмень,
и ждали серпа прокалённые зёрна.

Застыл летописец, ловя тишину,
и взглядом повёл от костра до погоста,
прислушался, будто настроил струну,
и первое азъ начертал на берёсте.

(…)

Распахнут ветрам бело-розовый мир,
гудит горизонт обертонами грома.
Как строчкой, весну прошивает пунктир:
трассирует в прошлое стук метронома.

(…)

Оно утекает сквозь плотные пробки,
тягучими каплями стынет в метро,
песочно струится в обыденном трёпе
и в Сити гудит, выдувая нутро.

(…)