Звали его, как положено, Миша,
Правда, давно. Или это был сон?
Звуки извне доносились всё тише
В тёмный подвальчик на стыке времён.
Изредка лучик с танцующей пылью
Скальпелем резал заброшенный хлам.
В эти минуты мучительней ныли
Драные лапы и ниточный шрам.
Больно змеились по дрёме разломы,
Помнилось, раньше и он был любим
Девочкой… нежно. Кому не знакомо
Очарованье до боли родным?
Только приходят другие игрушки,
Старым – заслуженный отдых. Подвал.
Била судьба по мохнатой макушке,
Мишка спасался лишь тем, что дремал.
Как-то судьба расшалилась, играя,
Ей пируэты вершить не впервой.
Девочка (девочка?! Нет… то другая)
Мишку нашла: ой, хороший какой!
Новой забавой малышка довольна,
Вообразила больницей диван,
Мишку «лечила»… О, как это больно,
Если до старых касаются ран!
Он от заботы размяк, отогрелся,
Прыгал и звал, улыбаясь, на вальс!
Двигалось ловко мохнатое тельце,
Нежность сияла из бусинок глаз…
Вдруг появилась душистая дама,
Строго внушала: порядок – закон,
Не допускающий лишнего хлама.
Хламом таким по закону был он…
Мишку несли за пришитое ухо,
Он всё не верил, не верил, урчал!
Но без программы душевного слуха
Кто его слышал? И снова – подвал.
Бесперебойно сработала схема
«Лишнее прочь». Было, будет и впредь –
Темень подвала, где кукольно немо
плачет игрушечный старый медведь.
На растущей луне о плохом забывается,
и в душе накопившийся плавится снег –
в эти дни хорошо получается Травница –
заповедный заслон, от беды оберег.
Лоскуток выбираю небесно-лазоревый,
пеленаю в него связку трав луговых,
и платком повязав, ворожу с приговорами:
заслони от напастей домашних моих!
Пусть безбедно живётся, и пусть сладко спится им,
не касается тьма ни голов, ни сердец –
оберег пахнет лугом – мелиссой, душицей, и
навевают покой розмарин и чабрец.
Хоть научены всяким сегодня наукам мы,
слышим изредка древний настойчивый зов.
Охраняем дома обережными куклами –
неизведанной силы послами веков.
Человек не особенно сведущ
во вчера.
Что творилось в прошедшую среду,
подзабыл.
Повседневность отца или деда,
то игра
с отголосками камня, и следа,
и чернил.
Глубока старина без предела,
дна-то нет.
Утекло, отгорело, истлело –
можешь, чти.
Мы в крови носим, что уцелело –
тень и свет.
Алой ниточкой истина зрела,
как найти?
О минувшем преданий немало –
небылиц?
Но не зря вековые орала
рыли твердь.
Ищем толк на своих перевалах
с тех крупиц,
чтоб во лжи от азов до финала
не истлеть.
В преданиях славян явор (клён) –
дерево реинкарнации,
таит в себе живые сущности людей,
которые ждут своего перерождения
«Лиловой шалью ночь скользит по травам,
от света хмурый нрав оберегая.
Готово зелье… сладкая отрава.
В блаженной дрёме Леля молодая.
Мой сын ей люб, и до́ смерти чужда я́!
Пусть видит зелье хмелем золотым –
так укрывает хитроумный грим
усталые морщины лицедея.
Слепец мой сын, но матерью храним.
Смирись, сноха, ты любишь, не владея!»
По песку, по праху замка прошлого,
Тонкой цепью маленьких следов
Тихо замыкала всё хорошее,
Уходила на душевный зов.
Давным-давно в космическом безмерии
жила-была обычная звезда –
случайное скопление материи,
проста, не хороша и не худа.
Гляди, гляди, как крепко привязали!
Видать, за дело, хоть и королева.
Тут ей похуже, чем в дворцовой зале,
где оды справа и поклоны слева!
(...)
Театром грезят третий день Афины
И как крате́р самосского вина,
Наполнен театрóн смешеньем дивным
Мечты и лицедейства дотемна.
Сказка — ложь, да в ней намёк…
Одна из версий сакрального смысла старой сказки
Сказка-сказочка, блага весточка,
Издалёка — лик предка-пращура,
Извысо́ка звон — тетиве смычка,
Изглубо́ка лет — в настоящее…